ЭПИЛОГ
Часть I
Дилан
Жизнь – не легкий круиз по миру, а собрание опыта: что-то хорошее, что-то неудачное. Наш путь по дороге всегда отмечен следом наших ошибок; и общий результат человеческих печалей - это частично наши страдания, потому что наши собственные грехи всегда имеют последствия, а частично потому, что мы живем в несправедливом мире.
Кенди не заслуживала, чтобы ее родители ее бросили, и плохого обращения у Лэганов. Она определенно ничего не сделала, чтобы ее наказывали болью, причиненной смертью Энтони и Алистера, и, конечно же, было также несправедливо вовлечь ее в злосчастный треугольник с Сюзанной и Терренсом.
С другой стороны, нельзя винить Терренса за ошибки его родителей, и все-таки ему пришлось расплачиваться за последствия большую часть детства и юности. Не его вина, что во время репетиции упала балка, и он не в ответе за чувства Сюзанны, побудившие ее спасти ему жизнь. Все это тот вид несчастий, от которых мы страдаем без причины, так нелегко переносить из-за их несправедливости.
Потом Терренс и Кенди наделали своих собственных ошибок и несколько решений, которые были не совсем разумными, хоть и всегда с благими намерениями. В конце концов, жизнь отплатила им счастливым поворотом колеса фортуны, но даже если Господь прощает нам наши грехи, не избежать страданий из-за результатов наших ошибок.
Если бы Кенди и Терри приняли другое решение тем вечером в больнице, возможно, им бы пришлось столкнуться с другим видом испытаний, но путь, которым решилось все в тот раз, повел их к войне и отметил их судьбы определенным способом. Что-то, как было сказано ранее, закончилось благополучно, но никто ушедший на войну не возвращается незатронутым. Никто убивавший не продолжает жить так, будто ничего не случилось.
То было бремя, которое Терренсу приходилось нести последующие годы; травмирующая память о сражениях, свидетелем которых он был, и лица тех, кого он должен был убивать, чтобы защитить свою жизнь и исполнить свой долг. Будучи в здравии, успешным, женатым на женщине, которую он обожал, и которая любила его в ответ, казалось, у него прекрасная жизнь, но в темном углу своего сердца он продолжал нести этот груз до конца жизни. С годами он научился обращаться с этим и даже стал мудрее от болезненного опыта, но в первый год окончания войны, когда молодой человек еще адаптировался к новой жизни, ему приходилось вести трудную борьбу.
Он старался вести эту мысленную борьбу самостоятельно, не желая тревожить чувствительную натуру своей жены. Но мужчинам трудно что-то скрывать от таинственных созданий рядом с ними, зовущихся женщинами. Кенди были прекрасно известны терзания, которым он подвергался время от времени, и во многих случаях ощущала, как повторяющиеся кошмары мучили его по ночам. В таких случаях, когда он вскакивал в поту и задыхаясь, он пытался заснуть, крепко обняв жену, а она открывала глаза и спрашивала, в порядке ли он. Он не говорил ей о кошмарах, ограничиваясь объятиями. Так что, знаю манеры Терри, она уважала его молчание и старалась успокаивать его бессловесной нежностью.
- Могут ли руки, однажды обагренные кровью, жить в мире, любви и честной работе? Если ничто не оправдывает убийство, тогда почему мне даровано столько благ? – временами эти повторяющиеся мучительные вопросы стучали в его голове.
Ничто не совершенно в этом мире, и нам нужно учиться иметь дело с его недостатками , хоть школа эта трудна. В случае Терри это заняло годы, тысячи страниц, в которых описал свои печали и страхи, много терпения и любви его жены и чрезвычайное событие, заставившее молодого человека понять, что он преодолел свое чувство вины.
Как только женщина ожидает ребенка, ожидание становится приятным и неудобным, естественным и таинственным, изводящим и сладостным, пугающим и воодушевляющим – смесью различных чувств. Кенди в это время не была исключением. Она была полна надежд и уверенности, но также и беспокойства и желания взять своего ребенка на руки.
Несмотря на то, каким долгим казалось ожидание в начале, время летело с поразительной быстротой в домашних делах, спешке в украшении детской, беспокойствах о частых кошмарах Терри и ожиданиях ее и ее мужа премьеры «Еще раз встретившихся», которая выйдет в августе. Терри был весь на нервах из-за проекта, и его молодая жена знала, что в ее обязанности входило и помогать ему справляться с большим количеством трудностей, с которыми ему приходится иметь дело.
Хотя посреди нагрузки, которую им приходилось нести, пара еще находила время наслаждаться друг другом, понимая, что, несмотря на все земные заботы, у них все еще есть особенное благословение истинной любовью между ними, и это была милость, похвастать которой могут немногие.
Так что, следуя своей доброй природе, Кенди проводила дни, заботясь о мужчине, которого любила, и ребенке, который подрастал внутри нее, пока она считала дни до свершения двух событий: премьеры и родов.
Чарльз Эллис прибыл в свою театральную ложу как раз к премьере. Его повысили по работе, и он больше не писал заметки, а работал ассистентом одного из самых важных критиков «Нью-Йорк Таймс». Хотя он всегда мечтал быть военным корреспондентом, он получал некоторое удовольствие от своей новой работы, которая была менее поверхностна и намного более интересна.
Мужчина уселся, рассеянно наблюдая за публикой, которая медленно рассаживалась по местам. В его руках была программка, и он снова заинтересовался пьесой, которую ему предстояло смотреть.
Он был настроен скептически относительно молодого писателя, чью работу собирался оценивать. «Быть хорошим актером не обязательно быть хорошим писателем», думал Эллис. Так что темноглазому мужчине было любопытно, хоть он и не был уверен, сможет ли он наслаждаться вечером. Его глаза блуждали вокруг и остановились на других ложах прямо перед ним. Две блондинки были уже на местах. Высокий мужчина тоже со светлыми волосами и частично загорелым лицом сопровождал леди.
- Семья автора, - сказал себе Эллис, прибегая к биноклю, чтобы узнать лица троих. – Эксцентричный мистер Одри, только что вернувшийся из Нигерии, миссис Бейкер, как всегда элегантная и знаменитая, и, конечно же, милая миссис Грандчестер, молодая, красивая и беременная. Думаю, в ее положении ей было бы лучше остаться дома.
Затем раздумья Эллиса затмили аплодисменты, вторгшиеся в театр, и занавес поднялся. И вопреки всем его ожиданиям, ему не потребовалось много времени, чтобы увлечься в трогательный сюжет, рассказывающий историю троих мужчин, столкнувшихся с опасностями и испытаниями войны, которые заставили их принимать решения; какие-то были лучше, какие-то хуже. Так, Эндрю Уилсон решил поступить на военную службу, чтобы оставить семейные обязанности, которые он ненавидел; Мэтью Тарп пытался убежать от внутренней боли после того, как потерял любимую женщину; а Дерек Джеймс искал способ доказать самому себе, что он может сделать что-то стоящее, нежели тот легкомысленный образ жизни, который он привык вести. Трое мужчин искали свои потерянные дороги среди хаоса и ужасных страданий, но, к несчастью, выжил только Тарп, чтобы поведать историю миру.
Диалоги были рассудительными, но не без эмоций, пока действие шло гладко, вовлекая зрителей в повествование. Таким образом, публика волновалась, когда Уилсон понял, что смог сбежать от семьи, но не от себя, плакала, когда Джеймс геройски погиб на поле сражения, найдя то, что искал, и вздохнула, когда Тарп неожиданно нашел любовь, которую, как думал, потерял навсегда.
Эллис не мог оторвать глаз от сцены, чувствуя, что его восхищение талантом Грандчестера становится глубже. Ему не только удалось сочинить действительно зрелую и волнующую историю, несмотря на то, что он был молодым писателем, но и сыграть роль Тарпа так, как никогда раньше во всей его карьере. Но сюрпризы еще не кончились.
После антракта, когда публика вновь заняла места, Эллису было видно издалека, что миссис Грандчестер приложила правую руку к животу, и румянец на секунду исчез с ее щек. Момент спустя, молодая женщина тронула свою свекровь за плечо и две леди с миллионером немедленно покинули ложу, прежде чем начался следующий акт.
Когда Эллис увидел, как семья актера покидает ложу посреди пьесы, он понял, что миссис Грандчестер вот-вот разродится своим первенцем. Но журналист знал, что спектакль должен продолжаться, и не удивился, что Терренс Грандчестер бесстрастно продолжал представление, хотя через бинокль заметил, что молодой человек слегка побледнел, когда на миг обернул глаза в поисках пары зеленых глаз, и не нашел их. Тем не менее, актер продолжал свою работу в той же спокойной манере, и остальная публика, незнакомая с ситуацией, происходящей за кулисами, щедро отзывалась на проявление таланта артиста, который еще раз превзошел самого себя.
В конце пьесы публика встала, провозглашая имя автора и актера, но как ни странно, молодой человек ограничился вызовом на «бис» только единожды, и когда занавес поднялся второй раз, на сцене появился лишь Роберт Хатавей. После оваций, смолкнувших по его сигналу рукой, старый директор обратился к публике.
- Леди и джентльмены, компания Стрэтворд крайне признательна вам за вашу оценку. Сегодня вечером мы были свидетелями рождения нового писателя и укрепления уже яркой драматической карьеры. Но хорошего иногда приходит сразу много, и так получилось у моего друга и партнера Терренса. Хотя ему очень хотелось бы остаться с нами подольше этим вечером, другие обязанности заставили его покинуть театр, поскольку, видите ли, его жена уже дает жизнь его первенцу, и позвольте мне сказать, что ребеночек действительно торопится родиться. Это мальчик, и он наверняка хочет поздравить своего отца с сегодняшним успехом, который обязан и вашему предпочтению. Приятного вечера.
Ободряющий слух побежал по рядам, и финальная продолжающаяся овация доходила до потолка и залов. По иронии судьбы, Терренс не слышал, как отдавали дань его работе, и даже если бы у него была возможность быть здесь, он бы не получил удовольствия, потому что мысленно он был слишком обеспокоен и встревожен, пока шофер спешил доставить его и Альберта в больницу.
Я взглянула на него впервые и знала, что он уже часть моего собственного сердца. Медсестра дала мне малыша, так что я могла обнять и прижать его к груди. Он был еще весь в жидкости, в которой жил девять месяцев, его глазки уже открылись, ощущая свет и тени вокруг. Потом он посмотрел на меня океаническими кристаллами, что были в его глазах, и я полюбила его еще больше, видя тот же свет, который я любила в глазах его отца. Это было самое восхитительное переживание, которым я когда-либо наслаждалась, и не в силах сдержать эмоций, я заплакала, мягко обнимая его в своих руках. Тогда я поняла, что эта маленькая тайна, которую я держала, будет отныне, наряду с его отцом, центром моей жизни. Я не могла представить высшей радости, веселее песни, большей удачи, более законной гордости, чем иметь сына от мужчины, которого я любила.
Медсестра попросила отдать ей ребенка, чтобы она могла его вымыть, но я попросила позволить это сделать мне с ее помощью. Это была очень необычная просьба, хотя я делала то же самое со многими малышами, которым помогла появиться на свет, но я просто не могла представить себе не проделать этого с моим собственным сыном. Меня всегда было трудно отговаривать, и поскольку доктор покинул комнату, медсестра, в конце концов, уступила. Так что мы обе приготовили моему малышу его первую ванну.
Вскоре меня увезли в нашу комнату, и, несмотря на сетования медсестры, я настояла, чтобы ребенок был со мной. В течение девяти месяцев он был в сокровенном контакте со мной, и я не собиралась покидать его в тот момент, когда он только-только пришел в этот мир и наверняка боялся нового окружения, шокирующего света, неожиданного холода и всех беспокоящих звуков вокруг. К счастью, я уже обсудила этот вопрос с доктором и убедила его разрешить ребенку остаться со мной вопреки больничным правилам, которые всегда считала ужасно бесчеловечными.
Когда меня привезли в комнату, Элеонора была уже там. Она воспользовалась своей известностью, чтобы ей разрешили войти. Она увидела своего внука и с самого первого момента ощутила большое сходство с его отцом. Он взяла младенца на руки, пока медсестра помогала мне вымыться, сменить одежду и привести в порядок волосы. Бедная женщина беззвучно плакала с невероятной смесью счастья и печали, мягко покачивая моего сына. Я поняла, что как бабушка она переполнена счастьем, но как мать – возможно, вспоминая момент рождения Терри, - он снова переживала боль, от которой страдала, когда Ричард Грандчестер забрал у нее сына.
В этот миг я представила, как это: быть разлученной с таким кусочком небес, каким стал для меня мой сын. Я никогда не могла постичь, через что прошла Элеонора, до этого самого момента, и закравшаяся мысль напомнила мне о моей собственной матери, которая наверняка очень страдала, когда была вынуждена оставить меня по какой-то причине. Все же в этот момент я попросила Господа позаботиться об этой женщине, с которой я никогда не встречалась, и еще возблагодарила Его, потому что Он отплатил мне за страдания сироты, дав мне собственную семью.
Когда я была готова, Элеонора отдала мне ребенка и сказала, что мне нужно сейчас же его покормить. Я знала, что нужно делать, но единственная мысль заставила меня вздрогнуть от удовольствия. Во время беременности я много раз представляла себя кормящей своего ребенка, и, наконец, момент настал. Дрожащими руками я обнажила грудь, и мой сын легко нашел дорогу к пище. Мне никогда не забыть этого чувства, когда он начал сосать с поразительной уверенностью, словно что-то говорило его, что он полностью может мне доверять.
- Спасибо, - сказала мне Элеонора, пока младенец продолжал свою задачу, полностью забыв обо всем остальном.
- За что? – спросила я, немного смущенная.
- За многое, дитя мое, - сказала она с прекрасной улыбкой, такой же, какая, я была уверена, будет у моего малыша, как только он научится улыбаться, - но особенно за то, что ты по-настоящему любишь моего сына и даришь ему это маленькое чудо.
- Все, что я дала Терри, он отплатил мне и даже больше, чем я ожидала, - отвечала я, беря руку Элеоноры в свою, держа сына другой рукой.
Затем мы хранили молчание, созерцая ребенка с одинаковым обожанием; мы обе были поглощены милым чмоканьем, исходившим от него, пока он ел. В этот момент мы чувствовали, что в этот день родилась новая особенная нить между нами, двоими женщинами. Мы стали двумя звеньями одной цепи человеческого рода, что всегда тесно связана.
- Кстати, - ахнула она некоторое время спустя, - думаю, я должна идти посмотреть, приехал ли отец этого ангелочка! Он заслуживает встречи со своим ребенком! – призналась Элеонора, позволяя мне побыть наедине с сыном.
Я в спешке распахнул дверь, не принимая во внимание то, что потрясение может быть слишком сильным, чтобы справиться с ним сразу. Как логическое последствие, переполняющее чувство нахлынуло на меня со всей силой, оставляя меня остолбеневшим и онемевшим, когда я увидел эту улыбающуюся молодую женщину с младенцем, мирно спящим на ее груди. Проживи я сотню лет, не думаю, что смог бы испытать более напряженный момент, чем этот, когда я увидел мою Кенди, держащую на руках нашего первенца и смотрящую на меня с той особенной улыбкой, смесью счастья, гордости и чем-то вроде соучастия, будто хотела сказать мне своим молчаливым способом, что маленькое чудо в ее руках было как частью меня, так и ее.
Я закрыл за собой дверь, и некоторое время стоял онемевший, впервые лицезрея прелесть моей семьи. Она была, бесспорно, ослепительнейшей женщиной, которую я когда-либо видел, и крошечная жизнь, лежащая на ее груди, была даром Божьим, в который я едва мог поверить. Мой ангел, держащий другого ангела, вот и все, что я мог произнести в этот момент, и эта картина всегда будет жить в моей памяти.
Я приблизился к кровати, чувствуя, как кружится голова от стольких эмоций, испытываемых мной, но она протянула ко мне руку, и я на ощупь сел около нее. Мои губы сразу же отыскали ее лоб, и я безмолвствовал вблизи нее, тихо плача, не ведая стыда. Здесь, поскольку я обнимал свою жену и своего сына, а сердце распирало от радости, я не мог не подумать о печальных днях своего детства, когда слово ‘семья’ было чем-то вроде счастья, в которое я не верил.
- Все, что я мог бы сейчас сказать, не выразило бы того, что я чувствую, Кенди, - сказал я ей, наконец, с трудом. – Ничто не может выразить мою благодарность тебе, любимая.
- Тебе не нужно ничего говорить, ведь мы оба чувствуем одинаково. Слова не нужны, - отвечала она, отзываясь на мои поцелуи. Ее вкус никогда не был так нежен, как в этот момент. Все-таки в эти годы я был все еще в неведении о многих привкусах, которые мне еще предстояло опробовать у ее рта.
Когда мы прервали поцелуй, младенец начал шевелиться на груди Кенди и вдруг открыл глаза, глядя прямо на меня. Я был так поражен этим первым взглядом, что у Кенди вырвался смешок.
- Познакомься со своим сыном. У него твои глаза, правда? – гордо прокомментировала она.
- Ты так думаешь? – поинтересовался я, еще заторможенный.
- Давай, попробуй взять его на руки, - сказала она, и перед таким предложением я, должно быть, побледнел, потому что ее рассмешило мое выражение.
- Взять на руки? – переспросил я, напуганный этой мыслью. – Я не думаю, что у меня получится!
- Это не такое уж большое дело. Ну же, я покажу, как это делается, - подталкивала она меня и дала несколько рекомендаций, как правильно брать ребенка.
Когда я первый раз взял на руки это крошечное тельце и ощутил, как он шевельнул ручками и ножками, глядя на меня с любопытством, я подумал, что растаю. Ребенок был у меня на руках, его мягкое тепло проникало в мои поры, и ощущения напоминали те, что я испытывал, обнимая его мать, хотя и другие. Крошка был здесь, освоившийся в моих тисках, уверенный и не ведающий зла, пока я чувствовал груз отцовства, впервые с этого времени легший на мои плечи, эту смесь гордости и опасения, никогда не покидавших моей души, даже когда все наши дети покинули дом. В этот миг от волшебного эффекта от контакта со своим сыном, я постиг, что, заслуженно или нет, я был благословлен семьей, и наряду с блаженством мне придется нести и огромную ответственность.
В прошлом я часто осуждал Ричарда Грандчестера за то, что он был плохим отцом, но в то время, как Кенди и я смотрели на нашего сына, я не был уверен, что смогу быть лучше. Все еще погруженный в созерцание этого личика, я ощутил на своей руке руку жены.
- Теперь ты должен простить себя и забыть, - сказала она, погружая свои глаза в мои проницательным взглядом.
- Кенди! – только и смог я произнести, прекрасно зная, что она хотела мне сказать.
- Что бы ты ни пережил в окопах и снаружи них, Терри, - решительно продолжала она со своей нежной твердостью, - это была не твоя вина, любимый.
Я всегда знал, что, нравится мне или нет, Кенди может видеть меня насквозь, будто я был сделан из стекла. Тем не менее, я думал, что скрывал свои тревоги достаточно хорошо, чтобы она их не заметила, но она снова мне доказала, что это было непосильной задачей.
Я взглянул на нее и просто-напросто сдался ее внимательному взгляду, без слов признавая ее правоту.
- Это нелегко, веснушчатая, - произнес я, наконец. – Я даже не знаю, как это сделать, - добавил я, чувствуя, как подавляемая боль внезапно вышла на поверхность.
- Некоторые говорят, что разговоры о том грустном, что у нас внутри, очень помогают преодолеть наши страхи и зарубцеваться ранам, - ответила она с мягкой улыбкой, изгибая губы в том особенном жесте, которым награждала меня каждый раз, когда мне требовалась ее поддержка.
- То, что я пережил, я бы не рассказал даже себе, - возразил я, все еще встревоженный, но уже чувствующий еле заметное облегчение, пока мы продолжали разговор.
- Тогда продолжай о них писать. Кажется, у тебя хорошо получается. Все наперебой хвалят твой талант во время сегодняшнего антракта, - гордо сообщила она мне, - и… если тебе хочется, чтобы кто-то услышал твою историю, ты должен знать, что я здесь, чтобы выслушать тебя. В конце концов, я ведь не чужда тем ужасам, которые ты пережил, потому что где-то была их свидетелем. Пожалуйста, Терри, не исключай меня из своей борьбы. Я ведь твоя жена. Разве мне не положено все делить с тобой? – добавила она с вопросом, скорее напоминающим заявление, гладя мой лоб.
Я сделал слабую попытку улыбнуться, не в силах ответить на ее слова из-за эмоций, наводнивших в этот момент мое сердце. Наконец, я просто дал согласие кивком, и мы ненадолго умолкли. До некоторой степени я знал, что начался долгий процесс исцеления, и решил усердно работать над этим ради своей семьи. Я также подумал о том моменте, когда встретил мать своего сына, и бесконечный список воспоминаний начал наполнять мое сердце сладчайшей уверенностью. Это дитя было плодом любви, и я был настроен обучать его с любовью.
- Я думала об имени для него, - сказала Кенди, нарушая тишину.
- Правда? Какое? – полюбопытствовал я.
- Конечно, Терренс! Какое же еще? – улыбнулась она.
- Мое имя? – удивился я, не совсем убежденный, что стоит называть ребенка, как меня. – А ты не думаешь, что может возникнуть путаница? Кроме того, я уже знаю, как его зовут, - ответил я, с озорством глядя на нее.
- Что у тебя на уме? – спросила она скептически, мило нахмурясь, что заставило ее веснушки на носу очаровательно шевельнуться.
- Его будут звать Дилан, - сказал я, глядя на сына, постепенно снова засыпающего.
- Прекрасное имя, но почему Дилан? – поинтересовалась она, заинтригованная.
- Из-за его значения.
- И что оно означает?
- Сын океана, - сказал я, еще раз целуя ее в лоб. – Оно задумано для этого ребенка с тех пор, как наши глаза встретились тем вечером в Атлантическом океане. Тогда я отдал тебе свое сердце, и хотя понимаю, что ты была влюблена в кого-то другого, я верю, что ты была не совсем ко мне равнодушна.
Она улыбнулась мне, очерчивая мои губы указательным пальчиком, выражая без слов, но совершенно ясно, что ее тронули мои слова.
- Ты так уверен в своей неотразимости, а? – вопросила она с дразнящей улыбкой. – Хотя ты прав, я никогда не переставала думать о тебе с того момента, несмотря на то, что не хотела этого признавать, а что касается имени, это прекрасная метафора. Однако, я все равно хочу, чтобы наш сын носил твое имя, потому что это имя того, кого я больше всех люблю.
- Хорошо, сделаем так и оставим оба имени, - предложил я и увидел одобрение в ее зеленых глазах.
Я отдал ей ребенка, и когда она снова прижала его к себе, то с нежностью обратилась к нему.
- Тогда, Терренс Дилан Грандчестер, добро пожаловать в нашу семью, - сказала она ему, и это стало официальным приглашением.
|
